Некоторых выдающихся представителей русского зарубежья я знал лично, других — по рассказам знакомых и родственников, работы третьих, на тот момент не нужные Европе, покупал и собирал.

Расскажу о некоторых то, что является частью воспоминаний и о моей жизни. Попутно кое-где восстанавливая историческую правду. Большинство моих частных впечатлений и размышлений связано с лицами, которые являются героями этой серии альбомов. Но не только…

В то время я дружил с канадским миллионером, Робертом Тименсом (Robert Timmins), живущим в Нью-Йорке, которому принадлежала компания по продаже ценных бумаг, акций и облигаций. Его отец создал эту фирму в 1920-х годах, и ее комнаты были в стиле того времени облицованы деревянными панелями и обставлены тяжелой темной мебелью. В один прекрасный день мой приятель решил переехать в небоскреб из стекла, с огромными окнами и белыми стенами — модерн! А прежнее убранство собирался ликвидировать. Я спросил: «Мог бы ты отдать мне его?» Он ответил: «Да». Я позвонил Толстой, рассказал, что представляется случай получить дорогую обстановку для фермы, и спросил: есть ли у них грузовик? Оказалось, есть. Приехали, демонтировали — и с тех пор эта мебель и панели украшают библиотеку фермы…

Александра Львовна производила на меня впечатление делового человека и не была похожа на тех женщин, которые выходят замуж. Известно, что у нее была подруга, как, скажем, у Саломеи Николаевны Андрониковой.

Толстая была очень умным и активным человеком, которого я уважал, но дружеских взаимоотношений между нами не возникло. Она не была привлекательной, казалась резкой. Однако мне всегда бывает интересно беседовать с деловыми людьми, чувствовать, что в результате разговора будут предприняты конкретные действия.

Надо заметить, что Вера Стравинская некогда была женой художника Судейкина. Иван представил меня Вере: «Это Никита Лобанов-Ростовский» — Вера ответила: «Встречались» — и загадочно улыбнулась. Причиной такого ответа было то, что за пять лет до этого разговора, на выставке ее живописи на стекле в галерее «Хаттон» на Мэдисон-авеню, хозяин галереи точно так же представил меня. Вера сказала: «Да, мы не знакомы».

Николай был настолько обаятельным и умелым рассказчиком, что за те полтора часа, что мы провели в ресторане, никому, кроме Игоря, не удалось вставить слово. А ведь каждый из нас мог бы сравнить балетный сезон Дж. Баланчина с сезоном Американского балетного театра (American Ballet Theatre), имея по этому поводу собственные впечатления…

Помимо образной живописи, в 1940-х годах Добужинский удачно писал абстрактные композиции, что отличало его от собратьев-мирискусников, таких как Бенуа, Билибин, Остроумов-Лебедев, Сомов. Благодаря своему изумительному таланту живописца и быстроте исполнения, Добужинский получал много оформительских заказов от театров.

Добужинский эмигрировал, когда ему было 50 лет. Его коллеги-эмигранты — Бенуа, Коровин, Сомов, Стеллецкий — жили во Франции, Добужинский же постоянно кочевал из страны в страну, из города в город. Несмотря на возраст, он обладал богатым воображением и исключительной работоспособностью, которые побуждали его к новым экспериментам и творческим достижениям. Рассматривая графику Добужинского, невозможно не отметить разнообразие стилей и широту тематики в его произведениях.

В один прекрасный день мы отправились на автомобиле в Фонтене-о-Роз, безуспешно расспрашивали об Экстер в местных лавочках, однако удача ждала нас в мэрии, где сначала не хотели давать последнего адреса «мадам Жорж Некрасовой» (то есть Экстер), но сдались при виде журналистского удостоверения Нины.

По этому последнему адресу мы ничего не нашли, зато потом вступили в переписку с владелицей дома, где жила Экстер, Иветтой Анзиани. В результате мы подробно восстановили для себя жизнь Экстер в эмиграции и получили сведения о ее творческой деятельности. Побывали тогда и у сестры милосердия, ухаживавшей за Экстер; ее небольшая квартира вся была заполнена работами художницы.

У Лиссима я купил письма Экстер, где она рассказывала о лишениях во время войны, о нищенской жизни эмиграции. Я передал их в ЦГАЛИ в 1970 году, вместе с архивом художника Сергея Судейкина, который приобрел у его вдовы. Письма и ныне там находятся. Теперь этот архив описан и опубликован в путеводителе по РГАЛИ за 1998 год (выпуск 7), и я надеюсь, что он доступен для всех интересующихся. Меня лишь огорчает, что книги о русских художниках выходят чаще за пределами России. Среди иностранных авторов, занимающихся темой русского искусства, самый продуктивный — американец Джон Боулт. Он пишет, по крайней мере, по одной книге в год…

Некоторые считают Барышникова лучшим танцором, чем Рудольф Нуреев. Трудно оценить их первенство, но каждый из них оставил в памяти зрителей представление о высоком балете… Это была одна компания, включая Наталью Макарову. Барышников интересовался живописью, собрал довольно большую коллекцию художников «Мира искусства», я также замечал его явный интерес к литературе. B разговоре чувствовалось, что Барышников разнопланово одаренный человек, его можно охарактеризовать как танцора-интеллектуала. При наших редких встречах я больше слушал Барышникова, поскольку мне были интересны его литературные суждения.

Встречался я и с Михаилом Шемякиным. Он произвел на меня впечатление человека, который самоутверждался, играя какую-то роль с помощью созданной им для себя формы. Так, бывший мэр Москвы Юрий Лужков пригласил нас к себе домой на ужин в Лондоне: Шемякин и там сидел в фуражке даже за обедом. Шемякин также всегда носит одежду полувоенного образца. Значит, ему нужно утверждаться через одежду, так в 1920-х годах поступали футуристы. Зачем это делать? Видимо, потребность.

Шемякин — образованный и интересный собеседник, умный человек, и отмеченные мною особенности его облика и поведения отходили на второй план, как только он начинал говорить. Помню, как Шемякин объяснял свое увлечение новшествами.

Известно, что художники входят в историю искусства не только благодаря своему таланту, но и из-за того, что нового привнесли они в живопись. Часто при этом не имея ярко выраженного таланта. Новое у Шемякина — уличный мусор. Он ходит ночами по улицам, например, в Париже, и запечатлевает то, что видит среди мусора и грязи. Он выставляет такие работы. Это новшество достойно внимания, но это не искусство и не ремесло, потому что тут не требуется никакого усилия, это явление должно иметь другое название. Я пока не могу подобрать подходящее слово.

С чем большинство «несовременных» людей отожествляет искусство? С тем удовольствием, которое получает от его созерцания: вы входите в диалог с картиной, что-то в ней импонирует вам, воздействует на вашу психику и душу. Если этого эффекта нет — произведение «стерильно», то есть пусто. Оно вам ничего не говорит, и потому — не живописно в принципе. Можно назвать это «чистым ремеслом», но существуют и просто намалеванные вещи…

Когда произносишь имя «Шемякин», то что видишь? Прежде всего, неких воображаемых людей-клоунов в фантастических конфигурациях. Данную манеру он перенял у своей первой жены Ревекки Модлиной. По случайности, посетив одну даму-коллекционершу в Лондоне, я увидел 20 произведений Модлиной, которые эта дама приобрела у галеристки Аллы Булянской. Дама объяснила мне, каким образом Шемякин создал свой «клоунский» стиль. Но при этом Шемякин самобытен, удачлив, однако, на мой взгляд, в нем превалирует не талант, а новаторство.

Так художнику удалось продлить свое пребывание в Париже. (Мой рассказ опровергает информацию в Интернете, где сообщается, что Глазунов был приглашен генералом де Голлем в Париж для написания его портрета.)

В знак признательности Глазунов создал два портрета Николая Васильевича и его супруги Сабин. К сожалению, ни Сабин, ни Николаю Васильевичу эти работы не понравились. Я неоднократно просил Николая Васильевича отдать мне полотна, коль они им пришлись не по душе. Увы, мне было отказано. В конце концов, Николай Васильевич уничтожил эти портреты, считая их некачественными.