Похоронив мужа, Софья Борисовна с детьми (Лизой и младшим Дмитрием) переехала в столицу. Петербург оттолкнул Лизу — «рыжим туманом», промозглостью улиц, но не только. Нелюбовь к городу усугублялась тщетными поисками «настоящих революционеров», вместо которых «встречались какие-то маленькие партийные студенты», рассуждавшие о прибавочной стоимости. А ее душе хотелось подвига или гибели «за всю неправду мира». Ее патетическую тоску взялась развеять двоюродная сестра: она повела Лизу на литературный вечер. Один из выступавших приковал ее внимание, она почувствовала странную сродненность с его стихами. Это был Александр Блок. С присущей ей решимостью и отчаянием она пришла к нему домой, на Галерную, 41. Поэт, выслушав 16-летнюю гимназистку, ответил ей такой же искренностью. Лиза услышала те же сомнения, муки и тоску. В ее жизни снова появились забота и радость, свет и цель.

В 1909 году, окончив с серебряной медалью гимназию, она поступила на историко-филологический факультет Бестужевских курсов. Одновременно она берет уроки живописи, участвует в выставках «Союза молодежи» вместе с К.С. Малевичем, Н.С. Гончаровой, М.Ф. Ларионовым. В 1912 году выходит ее поэтический цикл «Скифские черепки». Книгу приветствовал Гумилев, предугадав в ней большую поэтическую судьбу автора. Ее избирают в «Цех поэтов», она посещает «башню» Вячеслава Иванова. Не прекращались и поиски «настоящих революционеров», и они привели к неожиданному для нее самой шагу: она вышла замуж за «друга поэтов, декадента, социал-демократа» Д.В. Кузьмина-Караваева. Романтика революции их сблизила, но не связала надолго. Брак распался через три года. Весной 1913 года Елизавета сбежала в Анапу. Богемная жизнь закончилась.

В родном имении она усердно занималась хозяйством, купила мельницу, охотилась на уток. В ноябре сообщила А.А. Блоку: «К земле как-то приблизилась; и снова человека полюбила, полюбила по-настоящему. И теперь, месяц тому назад, у меня родилась дочь — ее назвала Гаяна — земная, и я радуюсь ей…» Но в ее душе жило и томящее ожидание катастрофы.

Новые события — война и революция — вовлекают ее в свою орбиту. Движимая евангельской идеей служения ближнему, своеобразно связанной с неонародническим идеалом, Елизавета Юрьевна примкнула к правым эсерам. Самое загадочное событие в эту пору — ее подпольная работа. В апреле 1918 года она оказалась в Москве, где участвовала в съезде эсеров, принявшем решение о восстании против большевиков. После его подавления она осталась на нелегальном положении: изготавливала фальшивые документы, помогала добровольцам пробираться через линию фронта к белым и, по косвенным свидетельствам, готовила покушение на Троцкого.

Мысль о жизни, в которой всецелая самоотверженность не исключение, а норма, получила новый толчок в марте 1931 года, когда возникла необходимость перезахоронить тело дочери. Согласно французскому законодательству, требовалось личное освидетельствование останков, и Елизавете Юрьевне пришлось пережить вторичное погребение Насти. Следуя за новым гробом, она вдруг с небывалой ясностью поняла, что ее материнство всеобъемлюще: «Я увидела перед собой новую дорогу и новый смысл жизни». Она была готова к последнему обнищанию, к монашеству.

Монашество матери Марии — новое и уникальное явление в Русской Церкви. Оно исходило из чувства небывалой свободы. Эта свобода осознавалась как призвание и возможность удивительного творческого прорыва для Церкви. «Наша миссия показать, что свободная Церковь может творить чудеса. И, если мы принесем в Россию наш новый дух — свободный, творческий, дерзновенный, — наша задача будет выполнена. Иначе мы погибнем бесславно», — эти слова были сказаны матерью Марией в декабре 1932 года на Вилла де Сакс, 9, в особняке, где ее стараниями было устроено первое общежитие для девушек. Остались позади сложный церковный развод с мужем, постриг, совершенный митрополитом Евлогием (Георгиевским) в марте 1932 года. Ожидалось, что она возглавит женское монашество в эмиграции, создаст чинную, мирную обитель. Но ее монашество удивило всех. Ревнителей «традиционного православия» оно раздражало и возмущало. Подмечали, что она неряшливо одевается, курит, неусердно посещает богослужения, нарушает пост, общается с извращенцами. Ее самоотверженности отдавали должное, но не могли понять, зачем ей апостольник. Белоэмигранты считали ее социалисткой и левой, а левые — слишком церковной. Поводов для недовольства действительно было немало. Несомненно, в ее поведении присутствовало юродство. Но была на ней и рука Божья, которую она ощущала всегда. Когда препятствия казались непреодолимыми, она не останавливалась перед ними, но полностью отдавалась на волю Божью. Так было с первым домом, который мать Мария арендовала на улице де Сакс. Перед подписанием договора денег не нашлось, человек, на которого рассчитывали, обманул. Она бросилась к владыке Евлогию, тот выругал ее, порылся в карманах и отдал ей пять тысяч франков. Чудом можно назвать и открытие ею больницы для туберкулезных в Нуази ле Гран, и освобождение русских, попавших в лечебницы для умалишенных, и создание общежитий для семейных. И конечно, известный всему Парижу дом № 77 на улице Лурмель. Денег, как всегда, не находилось, риск разорения был огромный, но мать Мария арендовала огромный дом, планируя вскоре открыть в нем общежитие, столовую на сто человек, православную домовую церковь и зал для лекций. И все это появилось. Сюда же философ Н.А. Бердяев перенес свою Религиозно-философскую академию.

Наконец, в этом доме в 1935 году родилось «Православное дело» — последнее детище матери Марии. О том, что удалось сделать, она подробно написала в журнале «Новый град».

Вторая мировая война внесла свои коррективы во все начинания матери Марии. Одна из самых ярких страниц «Православного дела» связана с организацией помощи узникам лагеря Компьень, где находилось более тысячи русских эмигрантов. В доме на улице Лурмель был организован комитет помощи заключенным, раз в неделю собирали посылки, которые отправлялись в лагерь от имени лурмельской церкви. Важной акцией была помощь евреям, попавшим в ночь с 16 на 17 июля 1942 года в облаву и загнанным на велодром на бульваре Гренель. Туда было согнано 6900 человек, в том числе четыре тысячи детей. Мать Мария и ее помощник Ф. Пьянов немедленно отправились на велодром и в течение нескольких дней общались с заключенными, распределяли собранную провизию. Мать Марию жандармы пропускали из уважения к ее монашеской одежде. Воспользовавшись этим, она вывезла
с территории велодрома в мусорных баках не менее четырех детей. Начиная с 16 июля на улице Лурмель стали искать помощи евреи. Мать Мария доставала документы, переправляла скрывавшихся в более безопасные места, настоятель лурмельской церкви священник Димитрий Клепинин выдавал сотни свидетельств о крещении. В любой момент к ним могло нагрянуть гестапо.

Это случилось 8 февраля 1943 года. Сначала арестовали сына матери Марии, Юру Скобцова, и отца Димитрия Клепинина, а 9 февраля — явившуюся добровольно в гестапо мать Марию. 27 апреля ее депортировали в женский концлагерь Равенсбрюк. Роковым стало ее согласие перейти в категорию «освобожденных от работы». Ей выдали розовую карточку, и 31 января отправили в новооткрытый так называемый «лагерь отдыха» — Югенд-лагерь. Подозрения ее друзей оправдались. В Югенд-лагере нацистами был отлажен идеальный механизм для обеспечения работой крематориев лагеря. Переклички занимали втрое больше времени, чем обычно, дневной рацион составлял десятую часть буханки в день и половину половника жидкой баланды. С наступлением холодов у заключенных отобрали одеяла, пальто, ботинки и даже чулки. И все же после пяти недель пребывания в лагере смерти она вместе с немногими заключенными вернулась в основной лагерь.

Существуют две версии гибели матери Марии. Согласно первой, во время медицинской селекции среди женщин, отобранных для депортирования в Югенд-лагерь, возникла паника. Мать Мария стала их уверять, что Югенд-лагерь не обязательно означает смерть. Однако ее слова не убеждали. Тогда она сказала им: «Вот доказательство, что я не верю в газовую камеру: я заступлю на место одной из вас». Согласно второй версии, весной 1945 года мать Мария заболела от истощения и была так слаба, что не вставала с койки. Накануне Пасхи, 31 марта, ее вместе с другими больными отправили в Югенд-лагерь, из которого она не вернулась. Она не дожила до освобождения всего один день, когда всех узниц из Франции собрали на главной площади Равенсбрюка и объявили, что они свободны и могут уехать с представителями Красного Креста.