Несколько стихотворений в коллективных сборниках и две тоненькие книжечки — вот и весь опубликованный с 1922 по 1939 год «багаж» поэта Эмилии Чегринцевой. Еще можно найти немногочисленную «обязательную» критику, писанную либо ее наставником Альфредом Бемом, либо молодыми поэтами, товарищами по пражскому объединению «Скит», по случаю появления ее стихов в печати. Впрочем, есть упоминания и у больших «парижан» — Георгия Адамовича и Владислава Ходасевича, но мельком и среди прочих. Отчасти это объясняется тем, что Прага, в отличие от Парижа (более притягательного для русских писателей-эмигрантов), считалась литературной периферией и, к сожалению, изменить своего статуса так и не смогла.

Сегодня в сдержанных биографических справках литературоведы-составители тактично отмечают: мол, и «“критически настроенный” к “пражанам” Георгий Адамович был вынужден признать, что у Чегринцевой “дарование творчески подлинное”». Однако это «признавание» не мешало Адамовичу и до и после говорить о Чегринцевой убийственные вещи, вроде отклика на последнюю ее книгу: «Если просидеть над строфами Чегринцевой часа два, уловить в них кое- что, пожалуй, можно. Но стихи эти не обладают гипнотической силой, которая могла бы нас к такому сидению принудить! Они свистят, пролетают, как ветер, — и как ветер, исчезают, не оставляя в памяти почти ничего». («Последние новости», 1938, 12 мая, № 6255). Еще в сети нетрудно отыскать пару-тройку общих опять же «скитнических» фотографий, где молодая Чегринцева, стоит второй или третьей в первом или следующем ряду. Есть в интернете и небольшой архив из рукописного отдела Пушкинского дома (ИРЛИ), состоящий из десятка писем. Наиболее интересные опубликованы, откомментированы и сопровождены статьей советского литературоведа Олега Малевича. Существует и собрание документов в Праге, но исследователи к нему почти не апеллируют, поэтому и оно проясняет в жизни Эмилии Кирилловны немного. Думается, именно поэтому из статьи в статью кочуют одни и те же факты.

В 1921 году в Прагу из Константинополя уехал учиться сводный брат Цегоевой, Кирилл, а через год из Кишинева перебралась и старшая сестра Лариса, поступившая в Карлов университет. «Брат учился на гуманитарном юридическом факультете, но одновременно вел литературную, редакторскую и издательскую деятельность, — пишет В. Нечаев, — он был одним из основателей и главным редактором журнала “Студенческие годы” (1922), а впоследствии редактором-издателем пражской газеты “Новости”». Выступал как поэт-сатирик, беллетрист, театральный критик, актер, драматург. В. Нечаев полагает, что в 1927 году, когда Эмилия Кирилловна пере ехала в Прагу и поступила на философский факультет того же Карлова университета, она была не одинока и, в отличие от других эмигрантов, не чувствовала себя потерянной на чужой земле.

К тому же 14 марта 1927 года Цегоева впервые прочла свои стихи на заседании «Скита поэтов» (с 1928 года объединение стало называться просто «Скит»), а 7 ноября этого же года ее приняли в члены (она значилась под № 20 в «Четках» — итоговом списке объединения, составленном вдохновителем пражского сообщества Альфредом Бемом). Этот момент стал поворотным в ее жизни и творчестве. Теперь она постоянно участвовала в коллективных вечерах, бывала на заседаниях общества, где Бем, известный литературовед и профессор Карлова университета, как вспоминает его дочь Ирина, часто читал «своим питомцам лекции по теории литературы, теории стиха и современному литературному процессу».

Однако Бем видел в излишней простоте пустоту и полагал, что не стоит игнорировать не только Пушкина, но и опыт советской поэзии. «Если Париж продолжал линию, оборванную революцией, непосредственно примыкая к школе символистов, почти не отразив в себе русского футуризма и его своеобразного преломления в поэзии Б.Пастернака и М. Цветаевой, то Прага прошла и через имажинизм, смягченный лирическим упором С. Есенина, и через В. Маяковского, и через Б. Пастернака. …Думается мне, именно здесь лежит одно из основных различий между “пражской” и “парижской” школами…», — писал Альфред Людвигович в своих «Письмах о литературе».

Неудивительно, что в герметичной, вневременной и по-юношески романтической поэзии Эмилии Цегоевой, на которую, по ее же собственным словам, особенно влияли Пушкин и Лермонтов, Бем увидел идеальное соответствие своим представлениям о том, как нужно делать стихи. Тут и по-имажинистски избыточная образность, вроде: «Расцветай, моя ночь, и касайся / шелковистым подолом людей! / Мы плывем по широкому вальсу / в голубой невесомой ладье. // Опустевшие столики пеной / оседают за нами к стене, / и качается ночь, как сирена, / на блестящей паркетной волне» («Вальс»); и философская глубина рассуждений: «Какая странная и злая / туманом скованная мгла, / созвездья спутавши узлами, / над нашим городом легла!» («Какая странная и злая…»). Впрочем, эти часто по-пастернаковски нарядные стихи, заставляющие читателя вглядываться в себя, а не в окружающий мир (наверное, поэтому приметы времени, равно как и личностные черты, в поэзии Цегоевой намеренно нивелированы) сегодня мало кому понятны. Жизнь, смерть, вечный разговор поэта с музой –главные темы Чегринцевой.

В 1930 году Эмилия Кирилловна вышла замуж за инженера Сергея Валерьяновича Чегринцева, взяла его фамилию и с тех пор подписывала свои стихи ей. В 1933 году у них родилась дочь Марина. Первый сборник «Посещения», опубликованный в Таллине в 1936 году (в него вошли тексты 1929–1936 годов, поэма «Шахматы» и «Стихи о Гулливере»), она посвятила мужу. Книга в целом была хорошо принята критикой. Второй сборник «Строфы» (Варшава, 1938) уже не вызывал в литературной среде такого единогласия. Еще Чегринцева участвовала в нескольких коллективных книгах «Скита». Некоторые помогала Бему редактировать. Одно время собрания общества проходили на квартире Чегринцевых.

Однако постепенно активность поэтов «Скита» сходила на нет: то ли потому, что объединение исчерпало себя (четвертым общим томом были недовольны даже члены кружка), то ли потому, что наступало совсем другое время.

До 1940 года Чегринцева печаталась в «Мече», «Современных записках», «Нови» и других эмигрантских изданиях. В 1934 году она вступила в Союз русских писателей и журналистов Чехословакии. Также известно, что после «освобождения Чехословакии от гитлеровской оккупации была культурным референтом Союза советских граждан» и публиковалась в его журнале. В 1946 году приняла советское гражданство, не раз выезжала в СССР. Работала учительницей, преподавала в чешских гимназиях русский язык. В 1940-х Чегринцева перестала публиковать стихи и по непонятной причине замолчала на 50 лет. Принято считать, что поэзию она не оставила, написанное за эти годы не издано и хранятся в черновиках. Но так ли это — покажет время и дальнейшие исследования творчества. А пока нам остаются только опубликованные строки: «Цепляясь за последний миг — / хоть миг еще на этом свете! — / мы пишем много странных книг / и не стареем на портрете».